Эпизод из жизни. Паша-худред — это Саша Эстрин

Александр Антонов

Из оформления романа "Человек без привычек".

 1981

1. Р. Подольный, Н. Филиппова, К. Левитин (?)

2.В. Брель и Ю. Соболев?

Автор романа вовсе не рассчитывал на прямую узнаваемость героев. Саша Эстрин даже сетует на то, что приходится гадать, где - кто на самом деле. Я многое выдумывал или подверстывал из других пластов своего жизненного опыта. "Узнаваемость" порой шла просто от того, что рыльце кое у кого действительно было в пуху. И надо было кого-то ненавидеть. Автора - удобно, сам напрашивается. Но Саша Антонов, художник, иллюстратор почти всех моих книг, подошел к задаче по-своему. Он-то изобразил - порой до жути похоже - вполне конкретных обитателей подвала на Самотеке. Так, как он, художник, их видел.

А.Гангнус. Человек без привычек. Городской роман. Полностью

Этот голый мужчина в форме веретена...

Рис. Бориса Лаврова в № 5 ЗС за 1968 год

Этот № 5 можно считать переломным в истории журнала. Когда из Каунаса пришел сигнальный экземпляр,...

Стучите!

Картинка Вадиму не нравилась. Но, во-первых, она была не хуже многих других, во-вторых, он ее уже подписал, а в-третьих, ему нравился Паша, который относился к оформлению сложных, порой почти заумных материалов Вадима с искренним желанием понять, проникнуться и подобрать к тексту некий остроумный изобразительный эквивалент. Но сказать просто «нравится» было бы не лучшей помощью Паше — именно потому, что Инна Акимовна могла учитывать и Вадимову солидарность с Пашей, и то, что реакция Вадима во многом заведомо противоположна реакции тех, чье мнение сейчас Инну Акимовну в самом деле интересовало,— руководителей Управления.

Поэтому Вадим с непроницаемым видом посмотрел на картинку и скучным голосом сказал:

— А что? Я не вижу другого способа иллюстрировать эту идею, сущность которой Паша изложил совершенно правильно.

Инна Акимовна недоверчиво покосилась на него.

— Ну, ладно. Только... Пашенька, эту обнаженность надо сделать немножко менее выраженной.

— Одеть его в трусы? — хладнокровно спросил Паша.

— Ну, за кого вы меня принимаете!—покраснела Инна Акимовна. Ей очень не хотелось прослыть твердолобой ханжой.— Нет... Вот тут он обнимает галактики? А почему бы не пропустить где-то на уровне его пояса... ну, туманность.

— Туманность? — спросил Паша.

— Да, хорошо бы. Она завуалирует все лишнее. Причем деликатно завуалирует.

— Согласен. Но не нарушит ли туманность на середине фигуры идею, замысел... Как, Вадим, нарушения масштабности, что ли, не будет?

Вадим еле удерживался от смеха, тем более что и Паша явно уже валял ваньку, искры смеха в его глазах так и прыгали. Но если бы он разразился своим деревянным, по определению Жоры, хохотом, картинку бы немедленно вышвырнули. Примеры тому были. Поэтому, прикусив губы, он поднял глаза к потолку.

— Сейчас соображу. Немножко нарушит... Впрочем, есть еще газовые внутригалактические туманности — они по масштабу сойдут. Можно!

Инна Акимовна была довольна. Деловое обсуждение принесло свои плоды. И неприличную деталь удалось убрать и сохранить интеллигентное лицо современной дамы, чуждой ханжества. Так что можно будет смело смотреть в глаза и в Управлении, и в очереди в литфондовском ателье.

— Мне кажется,— несколько игриво добавила она, отдавая картинку Паше,— с туманностью будет даже как-то полнее и выразительнее.

— Да, туманность будет на месте,— все тем же скучно-академическим тоном произнес Вадим, удивляясь себе и всему разговору. Еще полгода назад он простодушно ляпал то, что было в голове,— и вот на тебе, то ли в журнале что-то меняется, то ли он, Вадим, меняется — и не в лучшую сторону... Паша взял картину и пошел к двери. Проходя, он осклабился и подмигнул Вадиму.

В. Лемпорт. Руководитель и художник (Хрущев и Эрнст Неизвестный) 1962

 Перед текстом романа есть издательская аннотация - тогда, по существу, только отмазка от цензуры и потенциальных официозных критиков. Более адекватное объяснение позиции автора и, пожалуй, и заголовка, на мой взгляд, можно найти в следующем диалоге главных героев, "симбионтов" Вадима Орешкина и Жени Лютикова. Сколько раз потом, во время перестройки и после, подобный диалог или внутренний монолог приходилось и приходится вести в минуты политических искушений и раскаяний тысячам обманувшихся и обманувших...

— Вадим, дружочек, а зачем тебе все это, а? — поморщился симбионт.— Зачем ты лезешь в эту грязную историю, где все хороши? Что ты за это будешь иметь?
— Ничего, кроме неприятностей, скорей всего. Ну, а как иначе?
— Один мой знакомый говорил так: ты хочешь, как лучше, значит, ты дурак. Извини, конечно, это не я сказал, а некий грубый человек. Я же скажу иначе: на святых воду возят.
— Если они позволят.
 — А как же не позволят? Если ты не используешь ближнего, значит, он использует тебя.
— Сегодня меня хотели использовать...
— Не только хотели! Но и использовали. ... Сообрази-ка, такие, как ты, борцы за справедливость вообще, которой, как известно, не существует, они тоже учитываются и используются и прибыль приносят, да какую! Вы ведь борцы, энтузиасты, в вас энергии много. Направить ее в нужное русло — вот водичка и потекла
себе куда надо, хоть в гору.
— Что же делать? Я хотел их свести — Толю и Леву — и при ком-нибудь, скажем, при Жоре, заставить взаимно объясниться. На кого я тут, по-твоему, сработаю?
— Ну, это надо ближе знать твоих друзей-приятелей. Я не знаю.— Женя вытащил из кармана халата большой носовой платок, тщательно изучил его, разыскивая местечко почище, высморкался с надсадой, потом, охнув, потер поясницу — его хворости еще не кончились, уже неделю он безвылазно сидел дома, и, может быть, именно поэтому он особенно охотно беседовал с симбионтом, учил его азам жизни, которые он, Лютиков, как ему казалось, давно освоил.
— Могу предположить только,— продолжал Женя, аккуратно складывая платок... Вадим, как загипнотизированный, следил за его движениями. Он с детства не был приучен к особой аккуратности, не смог приучить себя к ней и во взрослом состоянии, от чего страдал и часто себя ругал, но эти Женины манипуляции с платками... Отчего-то они безмерно раздражали Вадима, Нет, они с Женей все-таки слишком разные. Или слишком затянулся их симбиоз — и начал срабатывать пресловутый эффект психологической несовместимости. Искусственно, по сути, объединенные жизненными обстоятельствами в этих стенах, они рано или поздно должны, если верить социальным психологам, стать мелочно придирчивыми друг к другу. Особенно должны раздражать именно мелочи — привычки или отсутствие таковых...
— Могу предположить только,— Женя наконец усмирил платок и уложил его в карман, стараясь не шевельнуть напряженным станом,— что сработаешь ты против себя. Если такие люди,— извини, дружочек, но то, что ты о них рассказываешь, противоречит твоим же оценкам их личностей,— если такие люди, говорю я, объединятся, держись, всем плохо будет, а тебе более всего, это и будут те неприятности, о которых ты совершенно правильно догадался только что. Учти, за таких, как ты, правдолюбцев держатся, только пока считают вас одураченными и готовыми по глупому своему энтузиазму на всякие полезные подвиги. Если же окажется, что предсказать заранее, с кем такой танк, как ты, будет через полчаса, невозможно,— а тебя прогнозировать нелегко,— они совокупно постараются от танка, от тебя то есть, избавиться.