Артемий Григорьевич Бромберг 190

В Интернете - три даты смерти Артемия Григорьевича Бромберга - 1964, 1966, 1968. Я помню 1966.
А в 1963, когда ему стукнуло 60 и его начали выпихивать с работы, из музея, сделаны эти снимки, на которых с А.Г. - мой сын Петька, живая хронология, так сказать.
Мы работали с А.Г. в массовом отделе Государственного литературного музея. Недолго - с начала 1959 по середину 1960. Я тогда был, по шутке Бромберга, самым младшим из младших научных сотрудников г. Москвы. Мне было 19-20, я работал и учился в университете заочно.
Крепко подружились, несмотря на разницу в возрасте - не все мои друзья бывали у меня на дне рождения, мало кто ездил ко мне (точнее, со мной к маме) на дачу. Да и он, как мне кажется, сильно привязался к совсем зеленому коллеге - впрочем, его необычно сильно всегда тянуло к молодежи, от "стариков" он скучнел и раздражался, а я еще к тому же оказался, как и он, фанатом Маяковского, что среди интеллигенции всех возрастов встречалось не столь уж часто.

Старики -это слово я поставил в кавычки. У Бромберга были старые друзья его же типа, и о них так сказать было почему-то невозможно. "Стариков", например, у нас на работе, в музее, можно было отличить еще и по отношению к Маяковскому, да и к самому Бромбергу.
Когда Илья Эренбург на своем вечере в музее неожиданно и как-то некстати по митинговому выкрикнул - на оттепельной тогдашней волне - что-то о Маяковском, которого Сталин, де, насаждал как Екатерина картошку, Бромберг, вообще-то Эренбурга весьма уважавший, побледнел (при том, что был, как я написал в дружеской эпиграмме в стенгазете, обычно "багровым", несколько "апоплексического" облика), скривился и прошипел: "Ведь врёт же, не так всё было, и он это знает не хуже нас". Но раздался гром аплодисментов, ради которого и были произнесены эти не красящие Эренбурга слова - хрущевская оттепель, как потом и перестройка, к сожалению, была чисто советским по духу явлением, то есть с большой примесью коньюнктурной лжи. Быстрый результат даже для Эренбурга был важнее правды.

О том как понимал ситуацию с советской официозностью поэта Бромберг, самые близкие ему по взглядам члены основанной им бригады Маяковского, по-моему, точно сказал его более старый, чем я, друг Шура (Савелий) Гринберг:
"Он был поэтом, который стремился соединить в сущности несоединимые вещи... Он не только понимал слово �революция� иначе, чем партийная верхушка, он и произносил его иначе. Он хотел и быть поэтом, писать неподражаемым собственным языком, и в то же время стремился по своим убеждениям служить новой эре строительства �человеческого социализма�. Вообще выражение �социализм с человеческим лицом�, возникшее потом в Чехословакии, на мой взгляд, было как-то связано с этой формулировкой Маяковского: �мой человеческий социализм�. "
Бромберг познакомил меня не только с Эренбургом, но и с великой пианисткой Марией Вениаминовной Юдиной и с Лилей Брик, той самой вершиной брачного треугольника Брики-Маяковский, которую многие винили в бедах Маяковского к роковому 30-му году. И тут мы с ним расходились - я был скорее на стороне сестер Маяковского и против Бриков, он же, понимая гнев сестер, все же защищал главную любовь гениального поэта... Сама же Лиля... я увидел в ней то, что потом видел рядом со многими талантливыми суперкарьерными советскими писателями... П.Ю.Гольдштейн (зам директора Литмузея, тоже бывший член бригады Маяковского) пишет в воспоминаниях: "Когда Артемий Григорьевич Бромберг передал Лиле Юрьевне Брик мой разговор с Людмилой Владимировной, ею было сказано только одно: �А мне наплевать на это. Пускай я была и буду последняя стерва, но я была и остаюсь Беатриче современной литературы�*." Так что, возможно, и Артемий Григорьевич всё видел и знал не хуже меня, но умел "литературно прощать" великих жен и любовниц (как правило, именно стерв в "обывательском", что ли, смысле) и хотел чтобы его молодой друг тоже смягчал свою непримиримость.

Кажется, вспомнил те свои стихи в стенгазете ГЛМ, посвященные Бромбергу

Бромберг склоняемый
И. С гривой игривой под бобрик
Бродит багровый Бромберг.
Р. Оземь Дунаеву** гром повергал
Из пасти опасного Бромберга.
Д. Я валерьянку и бром берегу
Нервному гневному Бромбергу
В. На Беговой*** - игра и бега:
Разврат окружает Бромберга.
Т.На Якиманке**** - и шум и гром,
Произведённый Бромбергом.
П. Даже в дубовом гробике
Будем помнить о Бромберге.

Нельзя сказать, что про Бромберга совсем забыли. На одном газетном сайте (http://www.sevkray.ru/news/3/14907/в журналистском материале я прочел:

- Пошлость слишком часто убивает поэтов. Пошлость, принявшая обличье государственной системы, погубила Маяковского. И та же пошлость через много лет, в 1966 году, добила его верного рыцаря Артемия Бромберга. Судьба ещё раз прошлась по уцелевшим после террора и войны давним членам Бригады: кто-то из них к тому времени умер, кто-то уехал� Бригада перестала существовать. Артемий Григорьевич организовал новую �агитбригаду Маяковского� в одной из московских школ. Талантливый и страстный, весёлый и добрый, он умел загораться сам и зажигать людей. Дело пошло. Но через два месяца вечер Маяковского запретили, агитбригаду закрыли. Артемий Григорьевич долго ходил тогда под дождём по улицам. Потом пришёл домой, лёг, отвернулся к стене и умер�

Похоже, примерно так оно и было. Бромберг неустанно и совершенно бесплатно трудился, чтобы продлить жизнь организованной им и не нужной советской системе бригады. Однажды - я уже трудился на ниве научной журналистики, растил сына, выяснял отношения с первой женой и как-то отдалился от проблематики, связанной с именем Маяковского - он всё-таки затащил меня на одно из его занятий с молодыми людьми, где он пытался зажечь их истинным, неказенным Маяковским. Кажется, это и было в том самом 1966 году, то есть незадолго до смерти Артемия Григорьевича. Мне показалось, что дело это идет плохо, ребята врубались гораздо хуже, чем хотя бы в конце 50-х в кружке при музее. Возможно, это и были школьники упомянутой в статье школы. Интересно, где проходили занятия. В жэковском красном уголке, в полуподвале вблизи памятника героям Плевны. Точнехонько между ЦК партии с одной стороны и ЦК ВЛКСМ - с другой. И чуть поодаль - сама Лубянка. И я не совсем в шутку, спросил после занятий, провожая Артемия Григорьевича к новой его квартире там неподалеку:

- А не слишком ли здесь близко к твердыням идеологии и власти? Не опасно ли это? Ну не для вас, для дела...

И меня поразило, что Бромберг неподдельно искренне удивился моим опасениям - ведь он же желает только добра системе, взявшей Маяковского в качестве литературного знамени. Но кажется, на сей раз более юным и наивным был уже не я, журналюга, а Артемий Григорьевич...

Упомянутая статья написана со слов Нелли Вильямовны Андреевой, ныне жительницы города Мышкина, филолога и преподавателя живописи в детской воскресной школе. Нелли Вильямовна "осталась, по её словам, возможно, единственной живой участницей того уникального содружества. И она считает своим долгом рассказать о бригаде Маяковского. Написала об этом книгу. Провела в 2006 году замечательный вечер в мышкинской Опочининской библиотеке. И приехала к нам (в газету "Северный край" -А.Г. ) � чтобы сказать своё слово о Маяковском, о людях Бригады, подумать ещё раз вместе с нами о причинах гибели гениального поэта."

Поскольку юная Нелли влилась "в содружество" в 1964 году, позволю себе усомниться в ее единственности. Я не вливался - не всё и не все на собраниях старых бригадников мне нравилось и нравились - но вот с этими заметками мог бы и поторопиться ранее... А она - молодец, конечно, что пропагандирует, что книгу написала. Жаль, названия не знаю, но найду...

* Здесь я, хорошо знавший обоих, чувствую стиль, редакторское вмешательство Павла Юрьевича Гольдштейна. Лиля Брик вряд ли выдала бы такую явную пародию на знаменитую резолюцию Сталина на ее письме: "Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом советской эпохи". Да и мне рассказывал Артемий Григорьевич этот эпизод. Но общий смысл фразы, насколько помню я, передан верно.

** Одна из сотрудниц музея, относившихся к Маяковскому совсем не так как я или Бромберг. Они его ненавидели, частично из-за того что не понимали, не чувствовали в силу отсутствия поэтического слуха, а частично из-за того, что не любя поэта, вынуждены были из-за официозно-партийного расшаркивания перед его памятью постоянно скрывать свою нелюбовь и даже врать на эту тему, водя экскурсии по залам советского периода.

*** На Беговой улице в поселке двухэтажных домиков, построенных пленными немцами после войны, жили А.Г. Бромберг с женой Серафимой Александровной, дочкой Никой и сыном (а может, зятем - плохо помню) Володей. Там я много раз был чрезвычайно радушно принят. Там я впервые услышал в записи песни Булата Окуджавы. По соседству жила, но еще до моего там появления, и Мария Вениаминовна Юдина. Они подружились, Серафима Александровна работала секретарем великого музыканта Юдиной. Я ездил за Юдиной, чтобы доставить на концерт в музей, уже на улицу Соломенная Сторожка, где она жила до своей смерти в собственном доме.

**** На Якиманке было тогда главное здание Государственного литературного музея. Шум и гром там бывали. Например, мне довелось там организовать первые громкие поэтические вечера Евтушенко, а потом и всей плеяды Евтушенко-Вознесенский-Рождественский. Была конная милиция и чуть ли не автомобильные пробки на Якиманке.

	На Якиманке и шум и гром... Конная милиция и толпы молодёжи за окном - первый громкий вечер Евтушенко. Потрясенный зал (и я - примерно в центре снимка в профиль) слушаем бессмертные (как казалось тогда) строки: Знаю черт-те что в постели делавших, Но умевших оставаться в девушках.
	Антракт знаменитого когда-то вечера поэзии - Женя сидит на моем рабочем месте в массовом отделе. Я - рядом, оба без сил. Духота, дикая давка в дверях, впереди - еще целое отделение. На афише того вечера впервые с начала 30-х годов было написано отдельным пунктом: ОБСУЖДЕНИЕ.
	Тот вечер организовал я (справа). Этот (скорее всего, Ильи Эренбурга) - Бромберг (в центре). Но и там и там он толкал меня вперед, подначивал - в лучшем смысле этого слова.
	Самодеятельность для "своих", изображаю академика Виноградова. Говорили, похоже.