На грани науки и поэзии

Я уже писал про ироническое, отстраненное отношение Игоря Крылова к деятельности "команды системщиков", собравшихся вокруг Сережи Мейена в зените его славы. "Дарвина за бороду дергают", — сказал он, как отрезал, и тем самым покончил с моими терзаниями. Мой профессиональный журналистский подход был такой: ЕСЛИ Я ХОТЯ БЫ С ТРЕТЬЕГО РАЗА НЕ ПОЧУВСТВУЮ ЗА ВСЕМ СКАЗАННЫМ ЧЕГО-ТО НОВОГО, ОКРЫЛЯЮЩЕГО И ЗОВУЩЕГО ВПЕРЕД, ЗНАЧИТ И НЕТ ТАМ НИКАКОЙ НАУКИ. Этот интуитивный подход ни разу меня не подвел и много раз выручал. Но меня все еще смущало, что Мейен со мной если и соглашался, то не полностью: вот, мол, погоди, из этого еще много чего воспоследует. Но говорил как-то так, что это меня не убеждало. Да и много по редакциям ходило таких непризнанных гениев, готовых одной формулой перечеркнуть и Эйнштейна и Дарвина, а сами и элементарной популярной статьи не могли предъявить о своих достижениях. Узнавал я в новом окружении Мейена этих людей. Не формулируя специально, мы с Крыловым, не сговариваясь, как бы списывали эти хобби Мейена на слабость гения, зачем-то ему, конкретно, нужную, а потому более чем простительную.

на грани науки и поэзии.

Не знаю, как для Крылова и Мейена, для меня они, оба, и я — были неким треугольником, и в том смысле, что иной раз могли проскальзывать и некие нотки ревности (это бывает и в мужской дружбе), и в том, что они (опять-таки именно для меня) были столь непохожи друг на друга, и в том, что в душе, в памяти формировался как бы некий совмещенный образ из них двоих, взаимодополнительных. Если в рамках школьного сочинения Мейен был бы Штольцем, то Крылов — Обломовым (при том что с этакой ленцой смог в своей области и в некоей литературной околонаучной оставить мощный след). Оба оказались в литературном отношении (важном для меня, их редактора в ненаучной печати) на редкость талантливы и переимчивы, но совершенно по-разному. Игорь Крылов и талантливостью и неспешностью ее претворения во что-то осязаемое поразительно напоминал своего великого тезку баснописца дедушку Крылова (открыл это не я первый, все шутки на эту тему были с бородой). Оговорюсь, что "обломовщина" Игоря была резко ограничена его порядочностью и обязательностью. Если что обещал — сделает, и сделает по высшему литературному и научному классу. Зная это, он старался не обещать слишком часто. И все равно, видимо, превысил отведенную ему норму делания. Сердце перенапряг.

Некоторое представление о нашем "треугольнике" дают отдельные фразы из нашей переписки. Вот, к примеру, в письме от 10 ноября 1975 года:

"Про пути в незнаемые древнейшие следы жизни ничего не написал. У нас тут было могучее международное совещание в сентябре с экскурсиями на Урал и КМА (Курская магнитная аномалия, железорудное месторождение "родных" для Крылова-палеонтолога докембрийских времен — А.Г.) — вкалывали. Не как Мейен, конечно, но тоже досталось. Опять же Мейен — это МЕЙЕН. Ну, авось...".

Здесь за кадром просматривается деликатный отпор моему нажиму, ведь пытаясь заставить Игоря написать для сборника "Пути в незнаемое", который я тогда редактировал, я волей-неволей горячился, язвил и даже ставил "обломову" Игорю в пример "штольца" Мейена, который мгновенно все понял, выкроил время и уже сооружал для меня свой знаменитый "Принцип сочувствия". Платили в "Советском писателе" не в пример лучше, чем в "Знание—сила", а деньги, хоть и не были тогда главным в жизни, но тоже играли какую-то роль в наших планах и приоритетах. Доктора наук Крылов и Мейен, мировые величины в науке, жили в хрущобах и умели довольствоваться малым, хотя и это отняло у них немало здоровья и лет жизни.

Когда в своем, видимо, весьма бурном письме из Памирской экспедиции, где аж три кандидата наук попытались украсть у меня первый же мой научный результат в области прогноза землетрясений (потом я был им благодарен: это стало живым сюжетом моего второго романа "Полигон"), я спрашивал совета, как поступить (мой академический опыт был невелик), Игорь ответил необычайно взволнованным и очень дружеским письмом, которое меня очень поддержало, хотя и содержало мало для меня утешительного:

"5.6.74. Милай! Получил крик души твоей. Будем обсуждать с Мейеном. Боюсь, кислое дело. Это в журналистике ты волен сам носить свои материалы по редакциям. В науке же твоих материалов нет Есть материалы института. Ни одна редакция не возьмет без письма от начальства автора ни одну рукопись. Думаю, что можно рассчитывать сделать доклад в МОИП (лично!) - и в итоге будет взято (к публикации) содержание-аннотация на 1-1,5стр. Это максимум того, что можно проникнуть втихаря. (Три статьи мне довольно скоро удалось с помощью друзей, преодолев все академические рогатки, опубликовать в ведущих академических журналах, но уйти из Института физики Земли, конечно, пришлось — А.Г.).

Но — посоветуем, напишем. Эх, милай! В журналистике хищники — не те. Там предел — гиена. Страшный зверь, берцовую кость за раз перекусывает. А у нас — от хорька до льва. Льву даже кусать не надо: положит лапу — и в лепешку. И еще зевнет при этом.

Стало быть, надо не хлопать ушами и вести строго продуманную тактическую и стратегическую линию, четко знать — с кем, против кого, за что, против чего и т.д. Все можно сделать. Но строго в рамках правил. (Примерно так потом и пришлось действовать. — А.Г.). За бунт — на рею. Морской закон. Приезжай, я тебе порасскажу для будущих книг. Только будут ли они, эти книги? Не та тематика... (Два романа я написал, чтобы опровергнуть эти сомнения Игоря, которые, конечно, были и моими сомнениями.—А.Г.)

Ну ладно, чтой-то я огорчился. Уж больно ты радостный приезжал. И — такой вопль!

Твой труд на грани науки и поэзии всколыхнул во мне забытое чувство вдохновения... Как минимум годен только гекзаметр. Получи же — и порадуйся, о, великий!

Дальше следовал один из блестящих экспромтов Игоря, истинного, я считаю, поэта, и не только в палеонтологической доистории протерозоя... Конечно, писал он для узкого круга своих, но уверен, Игорь простил бы мне то, что сейчас я это шутливое послание обнародую. Пародийно обыгрывается сюжет моей первой сейсмологической академической публикации в журнале "Природа", пока еще в субординационном соавторстве с упомянутым в тексте А. Лукком, одним из тех самых трех кандидатов наук...

Игорь Николаевич Крылов:

на грани науки и поэзии.